Накопилось кое-чего по мелочи, чем хотелось бы поделиться.

Ну, вот, во первых. Вспоминали мы тут с oscary Виктора Тревора и решила я посмотреть, что про их расставание написано во второй части трилогии "Трещина в линзе" - "Университет". Полезла утром на шкаф, потому как зафигачила книжку подальше, решив, что не стоит к ней возвращаться. Оказалось, напрасно старалась и еще более напрасно поперла ее с собой на работу. С виду про Тревора много - две отдельных главы, но одна из них в основном посвящена тому, как они вместе делают уроки, а вторая "Глория Скотт" - сплошной плагиат. Автор практически целиком передрал у Дойля весь рассказ, изменив на повествование от третьего лица. Ну, и вот только в конце было вот это:

"О, Господи, Холмс, какая же нечистая кровь течет в моих венах! - воскликнул Виктор Тревор и закрыл лицо руками.
Шерлок Холмс пытался успокоить друга и был рядом с ним во время похорон. Но вскоре стало очевидным, что Тревору нужно какое-то время побыть одному. Когда Шерлок сказал, что теперь они встретятся уже в колледже, Виктор сказал ему, что он туда не вернется.
- У меня есть деньги, но они мне не нужны. Вся моя жизнь была построена на лжи и теперь я хочу узнать, кто же я на самом деле такой, - сказал Виктор Тревор."

Вот это , увы , все.

Во-вторых, я вовсе не забросила разные исследования в частности про университет, но разочаровалась в статье Дороти Сейерс. Очень многое притянуто, куча цифр, названий предметов, факультетов и количества студентов, которые ничего не доказывают. По сути ни о чем, и мягко говоря скучновато. В книге еще несколько статей на университетскую тему. Наверное, я все же их хотя бы мельком изучу, а потом лучшее уже тогда буду переводить. Ну и все еще надеюсь перевести брошюру "Холмс в Оксфорде". А пока у одного дядьки вычитала критику этой Дороти Сейерс, что ей лично не хотелось бы, чтобы Холмс учился в Оксфорде, и она пытается подогнать эту задачу под ответ. Может, он и прав, и к тому же , критикуя ее, он еще упирает на то, что она основывалась лишь на "Глории Скотт" и "Месгрейвах" и оставила без внимания "университетские" рассказы - "Три студента" и "Пропавший регбист". В общем, посмотрим, что там дальше.

Ну, и еще хочу сказать просто несколько слов очевидца про сайт Sherlockian.net. У меня это было одно из первых холмсовских мест. Самым первым был Сайт Надежды Чернецкой. Его, кажется, больше нет, не нашла. И там я, наверное, впервые что-то прочла о холмсовских фильмах, в том числе и о Гранаде в первую очередь. Еще там был большой фик автора (я не читала, вот здесь можно посмотреть www.litmir.me/br/?b=73207&p=1) и отсылки на разные ресурсы, а точнее как раз в основном на Шерлокиан нет. Я естественно пошла и утонула в нем. Хоть инглиш я к тому времени сильно подзабыла, но тем не менее. Характерно, что при моем первом приходе на сайт на главной странице было фото из нашего сериала. Это как знак был. И сайт тогда был совсем почти другой.Хотя уже и на тот момент многие ссылки были нерабочими.
Поначалу я просто тупо рассматривала фотки в разделе об актерах. Потом просто тыкалась то туда, то сюда. Там было очень много фанфикшена. можно сказать, что эти фики были разбросаны там как-то хаотично. И я подозреваю, что какие-то рассказы, которые я сейчас помню смутно, я прочла именно там. Увы, сохранила что-то совершенно случайно и лишь некоторое время спустя, когда сайт уже как-то начал загибаться. Всего пару фиков, наверное. И еще одно исследование о странном поведении Холмса, который 24 апреля 1891 года пришел в дом Уотсона совершенно открыто, а ушел незаметно и получается вроде как его подставил. Что там точно было, не помню, надо будет посмотреть.
Был очень хороший автор Foxhound. С оригинальным дизайном, текст был написан красным на черном фоне. Помню что-то было об отношениях Холмса с Элен Стоунер. Отдельно помещался фанфикшн по роману Холмса и Мэри Расселл. Это была первая эротика, которую я прочла о Холмсе. Это уже было откровением на тот момент. Правда, по стилю поведения Холмс там больше походил на Жофрея де Пейрака))
Вообще сайт казался каким-то домашним. Под любым названием можно было найти все что угодно - исследование, статьи, фики, картинки. Очень жаль его, так же как и многие другие утраченные вещи.

Мне кажется, что кое-что там все же с тех времен осталось, но по большей части сайт совсем изменился.

Помню его как-то отрывочно, просто решила сказать об этом

Сегодня хочу поделиться не совсем обычным фиком. Он совсем маленький и честно говоря мотылялся туда-сюда по моим папкам, а я не могла его никуда отнести, потому что он не относится ни к какому конкретному периоду, а ко всем сразу.

Он к тому же относится некоторым образом к теме "Холмс и религия", которая так нас интересует.

Ну, и помимо этого здесь затронуты чуть ли не все излюбленные темы фанфикшена. Это практически своеобразное краткое изложение канона. Хочу признаться, что во многом оно открылось мне таким, именно во время чтения некоторых фиков, которые несколько шире раскрывали многие моменты канона. И я бы даже смотрела на нижеследующие строки, как некий анонс того, чем надеюсь с вами поделиться.

Итак,

Книга общих молитв

Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. (Евангелие от Матфея)


Будучи викторианскими людьми науки и медицины, Шерлок Холмс и Джон Уотсон имели весьма относительное отношение к какой-либо религиозной практике и довольно бессистемное. Они крайне нерегулярно посещали церковные службы, и Холмс успел настолько подзабыть Библию, что это едва не сказалось на его расследовании смерти полковника Барклея. Они посещали рождественские и пасхальные богослужения – когда позволяла их работа, но вообще редко ходили в церковь, если только в Соборе Святого Павла внезапно происходило ограбление или в Йоркском соборе находили зловещую надпись, нацарапанную на мраморной гробнице над распростертым телом убитого семинариста.

Однако, молиться им случалось очень часто.


###


Господи, пусть сегодня появится какое-нибудь дело. Отвороти его взгляд от этого ужасного шприца и пошли ему работу.


Если Ты действительно есть, прошу Тебя, пусть он сможет заснуть этой ночью, хоть раз на этой неделе; и изгони из его снов ужасы войны.


О, боже, помоги мне держать себя в руках, когда я выскажу ему все, что думаю по поводу этого ужасного бардака!



Обуздай мою раздражительность в разговоре с ним; я ни за что на свете не хотел бы, чтоб он ушел.



Раскрой мне глаза, хотя бы еще немного; помоги мне видеть то, что видит он, хоть чуть-чуть больше остальных. Я не вынесу, если его оттолкнет от себя такой глупый и скучный компаньон, как я.



Несчастный. Пьянство, это же, как опиум. Когда-то он был достойным человеком, но пропил все свои деньги, и семья отказалась от него. Подобное могло бы случиться и со мной. Один только неверный шаг – если б, например, в моей жизни не было одного военного врача - упаси , Боже, Шерлока Холмса от такой беды.


Какой же я жалкий человек, но прошу Тебя, пусть эти сокровища не найдут. Я люблю ее и в глубине души уверен, что и она любит меня – но каждый бриллиант будет еще одним камнем в стене, что может вырасти между нами.



Позволь мне найти ее сокровища. Пусть они вскружат ей голову и заставят искать избранника, достойного богатой наследницы. Женщины всегда остаются женщинами; наверняка, он показался бы ей уже не столь привлекательным, если бы она была богата!


Даруй моему одинокому другу тот душевный покой и счастье, которое я нашел в своей супружеской жизни.



Он существует. Этот блестящий человек с изворотливым умом, равный мне во всем, но магистр преступлений. Я не мог бы просить у Тебя лучшего подарка.



О, Господи, о, Боже, о, боже мой, нет, нет, нет, лишь бы только успеть, только бы с ним все было хорошо, о, Господи, пусть он узнает, что я не оставлю его в трудную минуту, о Боже…



Позволь мне только выжить и вновь увидеть его, хотя б еще только один раз. Позволь мне покончить со всем этим и вновь увидеть его.



Я…все еще могу принести пользу. Я могу работать. Все, кого я любил в этой жизни – и те двое, которых я любил больше всего на свете – мертвы; я один; но другие все еще нуждаются во мне. Отгони сегодня прочь мои мысли о револьвере.



Бессердечный и хладнокровный, такой, какой есть – Благодарю тебя от всего сердца за это дело с Рональдом Адером.



Он жив. Благодарю Тебя. Благодарю Тебя.



Дай мне сегодня смелости и ума, чтоб быть тем человеком, которого он видит во мне.



О, пусть я все еще буду ему нужен, хотя уже и не так молод, как когда-то.



О, ради Бога, только бы он не был ранен!



Храни его среди этих американских хищников и пусть он вернется домой.



Обереги его в этих ужасных окопах и пусть он вернется домой



Даруй ему мир и уверенность в том, что жизнь прекрасна.

*****



И так как молитвы эти произносились, молча, в самой потаенной глубине сердца и ума, они были услышаны

Глава 14

К тому времени, когда я поднял тревогу, уже встали другие слуги, которые стали свидетелями вялого и скучного расследования, проводимого официальной полицией, - было уже восемь утра. Усталость и депрессия обволакивали мои плечи, подобно одеялу, в которое я зябко кутался, чтобы спастись от холода. Я сказал Финсбери, что помогу ему, а вместо этого его вздернули, и бедняга расцарапывал себе ногтями горло и бился каблуками об стену, пока не задохнулся. Еще один человек пал жертвой Тэнкервилльского клуба, и, кажется, никому до этого не было никакого дела.
Я сидел в своей комнате, опустив голову на руки, и вдруг осознал, что в дверях кто-то стоит. И я совсем не удивился, когда, подняв голову, увидел инспектора Лестрейда; он стоял, опустив голову на грудь и засунув руки в карманы, и, молча, смотрел на меня. Меня удивляло только, почему он появился только теперь, если учесть тот факт, что я отправил ему записку более двух часов назад.
- Вы не слишком торопились, - с упреком сказал я.
Он неопределенно пожал плечами.
- Сюда путь неблизкий, особенно, если идти пешком от самого моего дома, тем более, что я больше не расследую это дело.
- Что ж, вы все-таки пришли.
- И в самом деле. - На его лице появилась мрачная улыбка. – Прямо как в старые добрые времена. Вы, как я вижу, верны своей привычке случайно натыкаться на трупы.
Лестрейд намекал на тот случай, когда я обнаружил в театральной гримерке останки сгоревшего огнеглотателя. В обоих случаях жертвы погибли от руки убийц, но на этом сходство между ними и заканчивалось. И я не видел в этом деле ничего забавного.
- Финсбери был убит, - сказал я.
- Как вы мне и написали.
- Его повесили, инспектор.
- Внизу говорят, что это самоубийство.
- Чепуха. Вы были в его комнате? Если он сам повесился, то на чем он стоял? Стул находился на другой стороне комнаты.
Лестрейд немного подумал.
- Возможно, он обвязал веревку вокруг шеи, а затем стал тянуть.
Я покачал головой.
- Естественный инстинкт заставил бы его прекратить, как только он почувствовал, как петля стягивает его шею. И потом либо у него должно быть что-то, с чего он мог спрыгнуть, либо…
- Либо что?
- Либо его вздернул к потолку кто-то другой. Думаю, именно так все и случилось.
- Из чего вы это заключаете?
- Финсбери не был самоубийцей. Да, собственно говоря, он собирался пойти к вам.
- Зачем?
- Я послал его к вам. У него была информация по этому делу.
- Вот как?
Меня начинал порядком выводить из себя этот его странный тон.
- Инспектор, ведь вы же не забыли, зачем я здесь?
Он полоснул по мне взглядом.
- Я-то помню, - кратко изрек Лестрейд. – А вы не страдаете забывчивостью, мистер Холмс?
Этот неясный намек озадачил меня.
- Что вы имеете в виду?
- Может, то, о чем вы забыли мне сообщить? Сущий пустяк касательно Грегсона, который арестовал старшего повара и судомойку, некоего малого по имени Уорбойс?
Вот, значит, в чем причина его резкости этим утром . Когда до него дошла весть об аресте и завершении дела, он должно быть подумал, что я бросил его и нашел нового союзника. Судя по тому, что мне было известно о методах Грегсона, я бы не удивился, если бы он самолично информировал Лестрейда о своих успехах.
Я протестующе махнул рукой.
- Уорбойс – это чепуха, просто чтоб отвлечь внимание. Я не сказал вам об этом, потому что это совсем не важно.
- Вам легко говорить, мистер Холмс. Не вас ведь отправляют в Ратлэнд.
Вспомнив все события последних нескольких дней, у меня были все основания считать, что из нас двоих инспектору повезло значительно больше. Каждый предпочел бы красоты севера Англии клыкам яростного мастифа.
- Итак, я услышал, как Грегсон раскрыл дело, а вы об этом не сказали ни слова, - продолжал Лестрейд. – Мне казалось, что мы понимаем друг друга.
- Так и есть, - сказал я. – И вот поэтому я и послал за вами нынче утром. Инспектор, Хэндимэн по уши увяз в украденных брильянтах. Есть люди, совершающие для него эти кражи, затем эти камни получают новую огранку и после этого он продает их здесь, в Тэкервилле. Хардинг знал это. Поэтому его и убили.
- А этот Финсбери?
- Он был сыном человека-единорога. Они с Хардингом объединились, чтобы вывести убийц на чистую воду.
- И теперь он тоже мертв, - Лестрейд задумчиво потер подбородок. – Что ж, мистер Холмс, это звучит весьма правдоподобно, но можете ли вы хоть что-нибудь доказать? Я хочу сказать, есть у вас что-нибудь определенное, что я мог бы представить в суде и чтоб меня при этом не подняли на смех?
Тут мне пришлось признать свое поражение.
- Значит, все, что у нас есть, это только теории.
Раздался какой-то шум и, повернув голову налево, инспектор издал стон.
- О, господи, только не это. Сюда идет его «светлость».
Персона, о которой он говорил, оказалась инспектором Грегсоном, он так и сиял и был до тошноты энергичен для столь раннего часа. Он вошел в мою комнату, не дожидаясь позволения, и, презрительно фыркнув, окинул нас обоих надменным взглядом.
-О, - сказал он своему коллеге , - будь я проклят, если это не инспектор Лестрейд из Ратлэнд Ярда!- Он усмехнулся и подмигнул своему неизменному спутнику – констеблю Фаулеру. – Слышали, что я сказал, констебль, из Ратлэнд Ярда!
- Вот умора, - сказал Фаулер присущим ему бесстрастным тоном. – Я едва могу сдержать смех, сэр.
- Мне будет крайне не хватать вашего потрясающего ума, Грегсон, - сказал Лестрейд. – Он доставил мне и другим нашим парням немало веселых минут, уж это точно.
Грегсон понял насмешку, и его улыбка тут же померкла.
- Что вы здесь делаете, Лестрейд? Я думал, что вы пакуете свои вещи. На вашем месте, я бы взял с собой пальто. Оно вам очень пригодится во время холодного приема, который вам там окажут.
- Я еще не уехал, - парировал Лестрейд.- Вам не помешало бы помнить об этом, Грегсон.
Его коллега вновь улыбнулся своей плотоядной улыбкой.
- О, так вы еще не слышали? Это дело теперь официально закрыто.
- Мне казалось, что это было вчера, - вмешался я.
- Вчера это было лишь частично, - с апломбом сказал он. – Я сказал, что арест Уорбойса заставит выползти из щелей и его подельников. Теперь все они в наших руках, благодаря присутствующему здесь мистеру Холмсу.
Краем глаза я заметил, как застыло лицо Лестрейда. Это был еще один удар по тому хрупкому доверию, что едва установилось между нами. Я слегка покачал головой, чтоб показать, что мое участие в этом не было преднамеренным.
- Позвольте мне объяснить, как я это представляю, - продолжал Грегсон, разгуливая по комнате и изучая ее скудную обстановку. – Вот этот малый, Хардинг, судя по всему, он из тех, что любят выносить сор из избы. Лишь ему одному известно, как он мог на этом подзаработать. Ну, а вы прищучили этого старого Уорбойса с его мясными махинациями. Затем этот Кэмпбелл, которого мы арестовали сегодня утром. Устраивал подпольные собачьи бои. – Он сделал паузу и покачал головой. – Отвратительное дело, с какой стороны не посмотри. У него была самая огромная собака, из всех, что я когда-либо видел. Ваше счастье, что она не перегрызла вам горло, мистер Холмс.
- Она пыталась, - пробормотал я. Лестрейд с любопытством взглянул на меня. – Собака сорвалась с цепи, инспектор, и пыталась наброситься на меня. Я был вынужден ее убить.
Такую версию событий я изложил перед тем Грегсону. Лестрейд узнает все детали позже, если все еще захочет со мной разговаривать.
- Во что там превратился гимнастический зал, - заметил Грегсон. – И этот Кэмпбел всерьез горюет о своей собаке. Сказал, что не знает, как ей удалось вырваться на волю. Но я знаю. – Он коснулся своего носа. – Я всегда могу сказать, когда лгут.
- И ваш нос может сказать, о чем именно лжет этот Кэмпбелл? – спросил Лестрейд.
- Ну, конечно же, о том, как умер Хардинг. – Он засмеялся. – Лестрейд, его вовсе не растерзало чучело леопарда. Любой дурак мог бы сказать вам это. Скажите ему, констебль.
- Это сделала собака , сэр.
- Точно. Им с Уорбойсом пришлось убить его, потому что он обирал их до нитки. Поэтому они натравили на него пса, а затем придали всему этому соответствующий вид.
- Какое же отношение хоть к чему-то из всего этого имеет Финсбери? – спросил я, очень желая услышать, какую увлекательную роль во всей этой фантасмагории Грегсон придумал для него.
Лицо инспектора вытянулось, и он стиснул зубы.
- Так ведь он теперь мертв, а другие ничего на сей счет не говорят. Но если позволите высказать предположение, то я думаю, что Хардинг что-то знал о нем. Финсбери был молчаливый ,замкнутый тип. Полагаю, что он не мог жить после того, что сделал. Поэтому он казнил себя прежде, чем это сделали бы мы.
Мы с Лестрейдом переглянулись. Очевидно, мы пришли к одним и тем же выводам по поводу теории Грегсона. Проблема была в том, что она хоть как-то вписывалась в имеющиеся обстоятельства. У него было хоть какое-то подобие разгадки, у нас же не было ничего.
- Ну, вот, примерно так я и напишу в своем отчете, джентльмены, - сказал Грегсон, энергично потирая руки. – Боже, но здесь же холодно. Смею заметить, мистер Холмс, что вы будете рады оставить это место.
- Да, но еще не время.
Грегсон покачал головой.
- Старый Ффэрли-Финч хочет, чтоб вы ушли. Он сказал, что вы причинили немало проблем, и теперь, когда дело раскрыто, он говорит, что вы должны оставить этот дом, сию же минуту. И он бы хотел, чтобы вы не говорили, чем вы занимались, чтоб не расстраивать членов клуба. Если вдруг кто-то спросит, скажем, что вы были уволены за свое поведение, и делу конец.
Я вскочил.
- Но у меня клиент.
- Ну, это не его дело, да и не мое. Вы были здесь с разрешения полиции, пока велось расследование убийства Майкла Хардинга. Теперь это дело закрыто, и у вас нет никаких оснований на то, чтоб здесь находиться. Так что собирайте свои вещи, молодой человек. Констебль Фаулер проводит вас к выходу. – Он разгладил свое пальто и принял важный вид. – Я должен идти и вручить свой последний отчет Главному суперинтенданту. Хорошего дня, Лестрейд. Передавайте мой привет добропорядочным гражданам Ратлэнда. Надеюсь, мы еще увидимся, мистер Холмс.
И издав напоследок победоносный смешок, он вышел из комнаты, оставив за собой такую сумятицу, что я, право же, не знал , с чего начать.
- Гм, дайте нам минуту, констебль, - сказал Лестрейд. – Я прослежу, чтоб мистер Холмс не задумал ничего дурного.
- Вы можете не торопиться, сэр, - сказал он. – И позвольте мне добавить, инспектор, что и мне и всем нашим парням очень жаль расставаться с вами. Вы всегда были к нам справедливы, в отличие от некоторых. Как вам известно.
По губам Лестрейда промелькнула слабая улыбка.
- Спасибо , Фаулер. Для меня очень много значат эти ваши слова.
Констебль кивнул и ушел, закрыв за сбой дверь.
- Он славный малый, - сказал Лестрейд. – Жаль, что он вынужден работать с Грегсоном.
- Ну, а что насчет нас, инспектор?
Он задумался.
- Все кончено, мистер Холмс. Вы сделали все, что могли.
- Все, что мог? Лестрейд, здесь умерли люди.
-Для вас, мистер Холмс, инспектор Лестрейд. – Он самоуверенно хмыкнул. – Я все еще ношу это звание, что в Скотланд Ярде, что в Ратлэнде.
- Значит, дело закрыто? Вы только что отказались от него.
- Умный человек это тот, кто умеет вовремя признать свое поражение. Некоторые расследования оказываются вам не по зубам.
- Только не мне, - упрямо проговорил я. – Поговорите с Ффэрли-Финчем. Уговорите его, чтоб он позволили мне остаться хотя бы до вечера воскресенья.
Лестрейд устало покачал головой.
- Я ценю ваши старания, мистер Холмс, но это мало что изменит. К тому времени меня уже здесь не будет. Видите ли, завтрашний вечерний поезд отменили. Я уеду утренним, в девять.
- У нас еще есть сегодняшний вечер.
- Я же уже сказал, бросьте это все. – Он говорил резким тоном и на щеках инспектора вспыхнули два красных пятнышка. – Кроме того, мне кажется, что вы зашли слишком далеко и не в силах контролировать ситуацию. Что это за история с собакой?
Я вздохнул.
- Я был заперт в гимнастическом зале с огромной собакой и напуганной девушкой. Я должен был защитить одну и дать отпор другой.
- Кому? Девушке или собаке? – насмешливо усмехнулся Лестрейд.
- Инспектор, - резко сказал я, - если вы соизволите спуститься вниз, вы и сами можете ее увидеть. Может быть, тогда это не покажется вам столь забавным. Я уверен, что прошлой ночью кто-то пытался убить меня.
Его лицо стало серьезным.
- Почему вы так в этом уверены? Это могло быть случайностью.
- Сомневаюсь. Кто-то спустил с цепи собаку и запер нас вместе с ней в зале. Они хотели, чтоб я погиб или, на худой конец, был сильно покалечен и больше не причинял им неудобств.
- Вы имеете в виду этого Хэндимэна?
- Да. Почему бы, нет? У него есть довольно веский мотив.
-Но вы не можете это доказать. – И инспектор в свою очередь вздохнул. Он полез в карман и вытащил оттуда коричневый пакет. – Хотите сэндвич?
-Не особенно, инспектор. Я бы хотел, чтобы майор Хэндимэн оказался за решеткой.
- Мистер Холмс, тут все упирается в такую мелочь, как показания свидетеля или улика. Если б мы арестовывали людей, опираясь лишь на теории и предположения, то тех, кто сидит за решеткой, было бы гораздо больше тех, кто ходит по улицам. – Он исследовал содержимое своего пакета. – Кажется, это сыр. Вы уверены, что не хотите есть?
Он, кажется, твердо решил поступить по-своему, и честно говоря, сама мысль о почти нормальной еде была очень соблазнительна.
- Вообще-то, инспектор, это было бы неплохо, - признался я. – Благодарю вас. Я не ел несколько дней.
Мне тут же вручили толстый сэндвич с ломтем желтого сыра. Я с подозрением рассматривал его, не в силах забыть не самые приятные впечатления о еде, которые у меня сложились за последние несколько дней.
- Ведь это же свежий хлеб? – спросил я. – А этот сыр не сделан из чего-то неизвестного, вроде собачьего молока?
Лестрейд рассмеялся.
- Боже, что за странные у вас идеи. Это все от хорошего образования?
Я улыбнулся.
- Прошу прощения, инспектор. Просто за последние дни я привык относиться к еде с подозрением. Здесь все не такое, каким кажется.
Я сел на кровать и откусил кусок. Хлеб был мягкий, сыр – свежий и ароматный. Я в мгновение ока проглотил их.
- Что с ним? – спросил Лестрейд, указывая на Тоби.
Щенок смог пережить эту ночь, это было добрым знаком. С первыми солнечными лучами его глаза открылись, хотя он был слишком слаб, и лишь наблюдал за тем, что происходит вокруг.
- Он пострадал, защищая меня, - сказал я. – А перед этим нашел то место, где был убит Хардинг.
- Где это было?
- В гимнастическом зале. Но мне нечего показать судье и присяжным, чтобы доказать это. Я могу только сказать, как они убили его. Помните прямые разрезы на его теле? Они были сделаны лезвием рапиры или сабли, чтобы заставить его сказать им то, что он знал. Либо его заставили сражаться с ними, либо держали и резали его. Финсбери сказал, что слышал его крики. Они… пытали его, чтобы заставить заговорить, а потом замаскировали эти раны. Один прямой разрез, три неровных, чтоб это было похоже на следы зубов.
- Господи, - выдохнул инспектор.
- Полагаю, он ничего не сказал им, даже после того, как был вызван пневмоторакс и воздух , скопившийся в его грудной клетке , необратимо повредил его внутренние органы.
- Тогда почему нет никаких следов? Следов крови этого несчастного?
- Пол там столько раз полировали, что никакая жидкость не смогла б впитаться в дерево. После смерти этого пса там была целая лужа крови. Стоит лишь смыть ее, и никто никогда не узнает, что там произошло.
Лестрейд нахмурился.
- Но если Хардинг ничего не сказал, то почему же они взялись за Финсбери?
Я вернулся мысленно к прошлому вечеру и вспомнил тот звук, который донесся до меня из коридора.
- Думаю, кто-то подслушал нас. Они повесили Финсбери и натравили на меня пса.
- Тогда вы не можете здесь оставаться, даже если Ффэрли-Финч и даст на то разршение. Один раз они уже пытались, они сделают это снова.
- Я вполне в состоянии о себе позаботиться. В следующий раз я буду готов к их нападению. Инспектор, поговорите с Ффэрли-Финчем. Уговорите, чтоб он позволил мне остаться еще на одну ночь.
- Совершенно одному? Нет, мистер Холмс, это слишком опасно. Теперь, когда вы рассказали мне все это, я не стану вам помогать оставаться здесь. Вы уйдете отсюда и больше сюда не вернетесь. Понимаете, молодой человек? Еще представится случай схватить этого Хэндимэна.
- Но не для вас.
Он пожал плечами.
- Ратлэнд – это не так плохо. Я бы предпочел чистый деревенский воздух и чистую совесть своей старой работе и осознанию того, что ваша кровь на моей совести. Я, знаете ли, хочу жить в мире с самим собой.
- Инспектор, я прошу вас помочь мне в качестве особого одолжения. Я затратил на это дело слишком много времени и энергии, чтобы сейчас все бросить. Я просто-напросто не могу это сделать. Если я сделаю это, то это будет значить, что мой брат прав и мне придется провести остаток дней в каком-нибудь ужасном подвале Уайт-холла.
Его лицо прояснилось.
- У вас есть брат?
Я кивнул.
- Тогда, может быть, вам лучше последовать его совету. Нет, мистер Холмс, я не могу и не буду помогать вам. Мне очень жаль, но это так. Ну, давайте же. Собирайте свои вещи и уйдем отсюда, пока с вами еще чего-нибудь не случилось.
Я пытался убедить его, но ничего не вышло. Я пытался взывать к его чувству справедливости и потерпел неудачу. Я просил об одолжении, но Лестрейд был неумолим. Все в этом деле словно сговорились против нас. Ужасно было думать, что Тэнкервилльский клуб одержал победу. Я не обладаю слишком живым воображением, но у меня появилось странное ощущение, что его дух маячит где-то над нашими головами и смеется над нашими бесплодными усилиями.
Собирая свои нехитрые пожитки, я заметил, что Лестрейд гладит выздоравливающего щенка.
- Бедняжка, - мягко сказал он. – Вы оставите его здесь?
- Конечно, нет. Мне придется взять его с собой, хотя одному богу известно, что мне с ним делать. Что ему нужно, так это хорошее жилище.
- Боюсь, в этом я не могу вам помочь.
- Да, я понимаю. – Я посмотрел на него. – Как миссис Лестрейд отнеслась к тому, что вам придется перебраться в провинцию?
- Плохо. Она останется у своей матери до рождения ребенка. Говорит, что не может бродить по деревне в ее положении.
- Это можно понять.
- Она поедет с детьми на север, когда полностью оправится и будет готова к этому.
По тону его голоса я почувствовал, что между супругами произошел разлад. Ставки в этой игре и в самом деле были очень высоки. Это еще более, чем когда-либо убедило меня в том, что уходить отсюда – крайне неверный шаг.
- Что ж, похоже, пора прощаться, - сказал Лестрейд, протягивая мне руку. – Мне было…
- Приятно?
- Я хотел сказать «интересно». Полагаю, у вас нет тех двух фунтов, что я одолжил вам? У меня сейчас плохо с деньгами со всем этим переездом.
- При себе у меня нет денег, - признался я. – Я вышлю их вам.
Он принял это предложение довольно сносно.
- А, ну что ж, думаю, что как-нибудь выкручусь. Что же касается вас, мистер Холмс, то не торопитесь отвергать предложение вашего брата. У вас светлая голова. Похоже, вы из той породы людей, что требуются нашему правительству. Кто знает? Возможно, когда-нибудь вы могли бы даже стать премьер-министром.
- Уж скорее я приеду к вам в Ратлэнд, - сказал я, с улыбкой пожимая его руку. – Удачи вам, инспектор.
Он кивнул и направился к двери, но на пороге задержался.
- Перед отъездом, мистер Холмс, я все же выяснил кое-что касательно майора Хэндимэна, как вы меня просили. Судя по всему, он довольно чудной малый, но в то же время он считался вторым по величине фехтовальщиком по эту сторону Альп. Кажется, ваша теория о том, что случилось с молодым Хардингом, оказалась более чем правдоподобной. Хорошего дня.
После того, как он ушел в мою комнату заглянул констебль Фаулер, который принес письмо.
- Меня попросили передать это вам, мистер Холмс. Утренняя почта. Вы уже готовы уехать, сэр?
Я кивнул, но все мое внимание сосредоточилось на довольно характерном почерке моего брата. Я вскрыл письмо и нашел внутри блестящий новенький шиллинг. Было лишь четверть десятого. Он не тратил времени даром. Теперь я действительно был один.

oscary, добро пожаловать! Очень рада, что ты снова здесь и я могу тебя должным образом поприветствовать, чего в прежде не сделала в силу своей неопытности)



Заходи и будь как дома! И пусть все будет как прежде и даже еще лучше

Шерлок-младший, добро пожаловать!

Второй день очень много работы. Ни на что нет ни времени, ни сил. Сюда захожу лишь урывками(

Еще и простуда до кучи. Чихает вся компания, заболели , было, зубы, но лечение по причине простуды, хочешь, не хочешь придется отложить.

И вообще чувствую, что наступает какой-то новый период. Даже не знаю какой. Вспомнила, кстати, из теории трансерфинга, что переход на другую линию жизни часто сопровождается простудой...

Совершенно случайно на англоязычном, по сути, тумблере напоролась на наши же "секретные материалы". И стала счастливым обладателем раритета))

Речь идет о некоторых документах, касающихся съемок на Ленфильме нашего советского Холмса. Кое-что, может, где и проскакивало, но мне показалось, что все это именно глубоко внутренние документы, которые безусловно очень интересны.



читать дальшеНасколько я поняла автор скопировала их в Центральном архиве литературы и искусства. Она там что-то изучала и сделала практически подпольные фотографии. Поделилась ими с буржуями, хотя тут же добавила, что им-то оно скорей всего ни к чему, поскольку все на русском) Потому вкратце в доступной форме пересказала им содержание соответствующих документов. Весь пост весьма себе незаметный и на виду не было ни единой фотки, все скрыто. Я пожалуй последую ее примеру и на всякий пожарный несколько ограничу доступ к этому посту. Фотографии идут в том же порядке, что и у автора и он совершенно хаотичен.
























































































































***

Отмечу вскользь свои впечатления.
Мне был бы крайне интересен Майкрофт-Стржельчик. Если не говорить о сходстве с опять же возможным кандидатом на роль его младшего брата, то по своей фактуре мне кажется он бы очень подошел, учитывая его роли.
Точно также Карапетян - Моран, по крайней мере, как вариант, хотя и не бесспорный.
Удивило выдвижение Ланового на роль Мориарти. Лановой - для меня отдельный случай, я уже говорила. А недавно поняла, что не только для меня. Очень бы хотела увидеть его в роли Холмса. До всех фильмов он у меня где-то в голове маячил, как возможный Холмс



И еще очень интересной показалась идея дать роли сестер Стоунер сестрам Вертинским)

Поразило столь серьезное отношение наших теле-руководителей к Холмсу. И очень часто я здесь была с ними согласна)
И как подробно рассматривались все, даже самые мелкие детали. Я поневоле вспомнила о нашем Холмсе 2011 года. Представляю,что бы сказали эти люди о таком Холмсе.

И кстати, интересно, что здесь отметили ту роль, что сыграл (в прямом и переносном смысле) Соломин. Мне показалось, что даже и в финансовом плане.

Немного удивило наличие такого количества ошибок) Можно подумать, что это черновик.

Продолжу после большого перерыва.



"В июле 1911-го супруги Дойл отправились в Германию, где доктор принял участие в качестве гонщика в международном автопробеге, организованном прусским принцем Генрихом. Это было грандиозное мероприятие в честь коронации нового английского короля Георга V.
У Дойла тогда был «лорен-дитрих» мощностью в 16 лошадиных сил, с открытым верхом. За рулем, по правилам гонки, должен был сидеть он сам; его шофер (когда-то бывший кучером) мог выполнять только роль механика. Джин ехала пассажиркой. В машине каждого гонщика также находился наблюдатель из команды противника. С британской стороны наблюдателями были офицеры высших чинов, с немецкой – в основном простые лейтенанты; в этом виделось неуважение. Дойлу, во всяком случае, было весьма неприятно постоянное присутствие надзирателя, хотя он и мог разговаривать с ним по-немецки. Немецкие гонщики были очень хороши, но британская команда победила – по мнению Дойла, благодаря своему коллективистскому духу, тогда как немцев он определил как «сборище индивидуумов». Сам доктор прошел всю дистанцию успешно и потерял очки лишь на одном крутом холме. «Когда мы в конце концов совершенно выдохлись, я посадил за баранку своего легкого по весу шофера, забежал сзади и, по существу, втащил машину на гору, подталкивая ее вверх, но нам начислили много штрафных за то, что я оставил свое место за рулем». Если бы «лорен-дитрих» не смог одолеть холм, то штраф был бы больше – так что оригинальный метод доктора Дойла оправдал себя.
А в 1912-м (забежим немного вперед, раз уж пошла речь про спорт) доктору довелось – ни больше ни меньше – организовывать Олимпийские игры. Дойл уже принимал деятельное участие в предыдущей Олимпиаде 1908 года – в качестве журналиста. Та Олимпиада проходила в Лондоне, и «Дейли мейл» предложила Дойлу освещать марафонский забег. Финал марафона оказался драматичным: итальянский спортсмен Дорандо, человек хрупкого сложения, шедший первым, перед самым финалом выбился из сил, и его обошел американский атлет Хейес. Симпатия доктора была – как всегда – на стороне проигравшего: «Слава Богу, он снова на ногах, – маленькие красные ножки двигаются неуверенно, но топают твердо, направляемые высшей внутренней волей. Когда он опять падает, раздается стон – и ликование, когда он, шатаясь, поднимается. <...> Упадет ли он еще раз? Нет, он качается, балансирует, и вот он уже коснулся ленточки, и его подхватило множество дружеских рук». Доктор организовал для маленького итальянца подписку через «Дейли мейл» и собрал 300 фунтов, в результате чего тот открыл булочную.

Интересно, однако, отметить, что на Дойла при всей его восторженности Олимпиада 1908-го произвела не слишком хорошее впечатление, и он отзывался об олимпийском движении весьма настороженно: «Когда я думаю. об Олимпийских играх, я никоим образом не уверен, что спорт оказывает то благое интернациональное влияние, которое ему приписывают. Я хотел бы знать, не имеет ли какая-нибудь из древнегреческих войн истинной причины в Олимпийских играх». Дело в том, что именно с 1908 года Олимпийские игры приобрели свой современный характер – профессиональный: о красоте спорта никто больше не вспоминал, все гнались за результатами; это не соответствовало тому идеалу, который представлял себе доктор – принцип любительства, право на участие для слабых, рыцарство, бескорыстие. Нетрудно представить, что сказал бы этот идеалист о допинговых скандалах и прочих «прелестях» современного большого спорта."


Не могла не поделиться этими выдержками о Дойле-любителе спорта. А сейчас будет довольно длинная цитата, главным образом, об отношениях Дойла с Бернардом Шоу, в которой очень ярко изображены оба писателя. Речь там пойдет и о гибели "Титаника", и я для себя отметила, что в мире ничто не изменилось. Случаются катастрофы, журналисты гоняются за сенсациями, описывая трагические события, а там уж каждый реагирует на все это по-своему.


"Кино в те годы никого уже не удивляло; был снят не один фильм о Шерлоке Холмсе. Но лишь в 1912 году кинематографисты впервые обратились к Дойлу, чтобы купить у него права на экранизацию. Это были представители французской кинокомпании «Эклер», которые уже снимали фильмы о великом сыщике; теперь наконец непосредственно у автора были приобретены права на «Медные буки». Предложенная сумма, по словам доктора, показалась ему настоящим кладом – он тогда не знал, какими деньгами может ворочать киноиндустрия. Впоследствии, когда он захотел продать эти права своим соотечественникам, ему пришлось выкупать их у французов за сумму в десять раз большую. Неизвестно, видел ли он французскую экранизацию – скорее всего, конечно, видел. Он об этом не упоминает. В 1912-м его занимали совсем другие вещи.

Артур Конан Дойл и Джордж Бернард Шоу были знакомы с 1891 года. Не раз им доводилось сражаться по одну сторону баррикад – рядом, но не вместе. Оба были ирландцами со всеми вытекающими последствиями: горячий, упрямый характер, сентиментальность и умение сказать едкое словцо; если у Дойла преобладала сентиментальность, то у Шоу – желчность. Друг друга они недолюбливали. Дойл воспринимал Шоу как злобного, ядовитого критикана, для которого нет ничего святого, который ради красного словца отца родного не пожалеет; Шоу считал Дойла весьма посредственным литератором, а также напыщенным, восторженным и недалеким человеком. Маленький штрих, характеризующий обоих: однажды в Хайндхеде был поставлен любительский спектакль по пьесе «Как вам это понравится»; на представлении были Дойл и гостивший там Шоу. Нетрудно догадаться, как самодеятельные деревенские актеры могли играть Шекспира. Дойл рукоплескал и очень хвалил игру. Шоу сказал, что ничего ужаснее он не видел. Дойл неплохо разбирался в театре и мог отличить хорошую игру от плохой, но считал, что нужно быть благодарным людям, которые тянутся к искусству и искренне желают доставить окружающим удовольствие. Шоу подобные соображения были чужды. И так у этих двоих было во всем и всегда. При этом внешне сохранялись дружелюбные отношения. Но в 1912 году два писателя страшно поссорились.

15 апреля погиб «Титаник». Пересказывать обстоятельства самой катастрофы нет смысла – их нынче знают все. Море было спокойное, и лайнер тонул медленно, но из 2 206 человек, находившихся на борту, спаслись только 711. Погиб, в частности, Уильям Стид, старый приятель и идейный противник Дой-ла, двадцатью шестью годами ранее опубликовавший в «Пэлл-Мэлл газетт» статью с описанием выдуманной катастрофы современного лайнера, который не был оснащен достаточным количеством спасательных шлюпок; через два дня после его смерти провидческая статья была перепечатана всеми газетами. Это – установленные факты; в том же, что касается подробностей спасательной операции, разногласия существуют до сих пор.

В первые дни сведения о катастрофе поступали очень отрывочно, в виде слухов и искаженных рассказов очевидцев. Сразу появилась версия о том, что капитан Смит застрелился. (По сей день неизвестно, как именно он погиб.) Британские газеты начали писать о мужестве и героизме, проявленных их соотечественниками – пассажирами, уступавшими места в шлюпках женщинам и детям, членами экипажа, стрелявшими в трусливых и злобных иностранцев, которые пытались спастись, расталкивая слабых, оркестрантами, игравшими до последнего мгновения, чтобы поддержать дух в пассажирах. Очень много говорилось о благородстве и очень мало – о панике и неразберихе, о пассажирах третьего класса, запертых по приказу капитана, о нехватке шлюпок, о том, что на судне не проводилась учебная тревога, что члены экипажа не знали, за какие шлюпки они отвечают, что пассажирам не объяснили, насколько серьезная опасность им угрожает, предпочитая успокаивать их музыкой. Тон всех статей был сентиментально-романтический.

Шоу это взбесило. В гибели «Титаника» он не видел героизма, а одну лишь самодовольную, преступную глупость. Не говоря уж о том, что капитан пренебрег предупреждением относительно айсбергов (сейчас вроде бы считается, что он был пьян, а его помощнику Лайтоллеру, который намеревался снизить скорость и изменить курс, не дал сделать это председатель судоходной компании Исмей – есть, впрочем, и другие версии). Само спасение было организовано из рук вон плохо, в результате чего шлюпки отчаливали от борта, заполненные лишь наполовину, и сидевшие в них даже не пытались помочь тем, кто оказался в воде. 14 мая Шоу опубликовал в «Дейли ньюс» статью под громоздким заголовком «Некоторые неупомянутые моральные соображения», где высказал все, что он думал по поводу «Титаника». Капитана Смита он прямо назвал преступником. Он привел известный пример со шлюпкой №1, впоследствии получившей название «специальная миллионерская», на которой уплыли всего 12 человек, хотя она вмещала 40. Он говорил о том, что женщинам и детям никто мест не уступал, что толпа готова была идти по головам, что офицеры стреляли в обезумевших пассажиров не из благородства, а от ужаса. Но больше всего он ополчился на тех, кто видел во всем этом проявления «прекрасного героизма»: «Я спрашиваю, зачем это отвратительное, святотатственное, бесчеловечное, мерзкое вранье? Произошло несчастье, которое любого гордеца сделает смиренным, самого необузданного шутника – серьезным. Нас оно сделало тщеславными, нахальными и лживыми».

Шоу всегда был на стороне меньшинства и в меньшинстве (и, заметим, ему это нравилось); разумеется, на него и тут набросились все. Конан Дойла статья Шоу страшно возмутила. Он глубоко переживал трагедию лайнера, всплакнул над рассказами о героических оркестрантах, о седом капитане, ценой собственной жизни спасшем ребенка (была и такая версия, столь же недоказанная и недоказуемая, как и то, что Смит застрелился); он горевал о Стиде, который, по словам выживших очевидцев, проявил во время катастрофы мужество и благородство. Ему казалось, что горе сплачивает людей, что благородное поведение офицеров с «Титаника» послужит очистительной жертвой и добрым примером; он верил в катарсис – и вдруг такая лохань помоев!

«"Дейли ньюс", 20 мая 1912 г.

М-Р ШОУ И «ТИТАНИК»

Сэр, я только что прочел статью м-ра Бернарда Шоу о гибели «Титаника», напечатанную в Вашей газете. Она якобы написана в интересах истины и обвиняет всех во лжи. Никогда, однако, я не встречал выступления, в котором было бы нагромождено столько лжи. <...>

М-р Шоу хочет подкрепить примерами свой извращенный тезис о том, что героизма не было, и делится фактами, что женщинам не предоставили право спастись в первую очередь. С этой целью он выбирает одну-единственную самую маленькую шлюпку, спущенную на воду и укомплектованную при особых обстоятельствах, которые сейчас расследуются (речь о той самой «миллионерской» шлюпке. – М. Ч.).<...> Но м-ру Шоу известно не хуже, чем мне, что если бы он взял следующую лодку, то был бы обязан отметить, что в ней преобладали женщины (65 из 79 человек) и что почти все лодки двигались медленно, так как не хватало гребцов-мужчин. Значит, м-р Шоу намеренно выбрал одну лодку, чтобы создать ложное впечатление, ведь он знал, как это исказит ситуацию. <...>

В другом разделе статьи м-р Шоу пытается очернить поведение капитана Смита. Он использует свой излюбленный метод ложного предположения, заявляя, что будто бы сочувствие, выраженное общественным мнением по отношению к капитану Смиту, приняло форму оправдания того, как он командовал кораблем. На самом деле никто не пытался оправдать риск, на который пошел капитан, а сочувствие было адресовано старому почтенному моряку, который совершил одну ужасную ошибку и который сознательно отдал жизнь в ее искупление. <...>

Наконец, м-р Шоу пытается очернить прекрасный эпизод с оркестром, утверждая, что музыканты играли по приказу, дабы предотвратить панику. Но даже если это так, разве это умаляет мудрость приказа или героизм игравших музыкантов? <...>

Что же касается основного обвинения, будто катастрофой воспользовались с целью прославить достоинства британской нации, то мы были бы последними людьми, если бы не оценили мужество и дисциплину в их высочайших проявлениях. То, что наши симпатии отданы не только нашим соотечественникам, видно из того, как превозносится поведение американских пассажиров, и особенно столь часто ругаемых миллионеров, – так же тепло, как и любое другое событие этой замечательной эпопеи.»

С одной стороны, именно так до сих пор принято говорить о трагедиях и именно такой тон большинство людей считают уместным; с другой – при чтении последнего абзаца хочется взвыть – особенно от слов о добрых миллионерах и эпитета «замечательная». Вряд ли родственники погибших оскорбились бы, прочтя о том, что их родных не спасли из-за халатности – скорее их бы шокировало то, что смерть их близких для кого-то – «замечательная эпопея». Но доктор Дойл таков, каков он есть. Во всем он хотел находить – и находил – возвышенное, благородное, мужественное, героическое. Шоу очернил британский народ – этого Дойл ему не мог простить. Он часто ополчался против своих – в случаях с Идалджи или Слейтером – с таким же гневом, как и Шоу, но не мог слышать, когда его страну ругает кто-то другой. И тем не менее Дойл был абсолютно прав в отношении Шоу: тот подобрал факты тенденциозно – как и он сам. Оба говорили то, чему верили, и оба черпали сведения из недостоверных источников.

Шоу ответил Дойлу в той же газете 22 мая: «Сэр Артур обвиняет меня во лжи, и я должен сказать, что после него я не чувствую особого воодушевления говорить правду. Сам он против своей воли пишет самую, на мой взгляд, громоподобную ложь, которую автор когда-либо передавал в типографию. <...> Я так же принимаю близко к сердцу трагедию катастрофы, как и любой другой человек; но из-за невыносимой провокации, из-за отвратительной и бесчестной чепухи я был вынужден призвать наших журналистов прийти в себя и сказал открыто, что все происшедшее было опозорено бесчувственным всплеском романтического вранья».

Комиссия, возглавляемая лордом Мерси, расследовала гибель корабля; на Дойла первые результаты расследования комиссии произвели удручающее впечатление, и дальше спорить с Шоу он не решился.
25 мая Дойл завершил дискуссию: «Самое худшее, что я могу подумать или сказать о м-ре Шоу, это то, что среди многих его блистательных талантов нет умения взвешивать факты и свидетельства; также нет у него черты характера – назовите это хорошим вкусом, гуманностью или как угодно, – которая не дает человеку бессмысленно оскорблять чувства других людей». Шоу понял, что отвечать дальше было бы уже глупо, и промолчал. На дуэль они друг друга не вызвали, и конфликт потихоньку рассосался – вспыльчивые люди, как правило, отходчивы."



"21 декабря 1912 года Джин родила девочку – Джин Лину Аннет Конан, будущую военную летчицу, «Air Commandant Dame», и любимицу доктора Дойла. Она была самой энергичной, самой талантливой из всех его детей. Как никто, она понимала его. У нее было великолепное чувство юмора. Из ее поздних интервью можно сделать вывод о том, что она больше любила отца, чем мать. Кингсли и Мэри считали родителя чрезмерно строгим, Деннис и Адриан – строгим и справедливым. Джин он запомнился как «веселый и ласковый». Когда она, одетая матерью в новое светлое пальто, лазала по берегу реки и падала в грязную лужу, то, боясь материнского гнева, бежала к отцу – и тот за нее заступался. В детстве она считала себя мальчиком и играла только в мальчишечьи игры. Ее основное имя было Джин, но доктор звал ее «Билли», и в своих детских письмах к нему она подписывалась «твой сын Билли». В «Троих» он называет ее Бэби («детка») и говорит о ней: «Оба мальчика – бурные, но мелководные речки в сравнении с этой маленькой девочкой с ее сдержанностью и элегантной отчужденностью. Мальчики понятны; но эту девочку никто никогда не сможет понять до конца. Она полна скрытой внутренней силы. Воля у нее железная. Нет такой силы, что могла бы согнуть или сломить ее дух; на нее можно воздействовать лишь с помощью мягкого и спокойного убеждения. Но упрямой она бывает редко. Обычно она тиха, вежлива и спокойна; она предпочитает наблюдать за событиями, лишь время от времени принимая в них участие со снисходительной улыбкой».



Противоположности притягиваются: лучшим другом Джин станет не застенчивый Деннис, а бестия Адриан. Они будут часто и бурно ссориться; наступит даже день, когда пятилетняя Джин откажется помолиться за своего брата перед сном: «Боже, благослови всех, но только не Димплса». Мать отругала ее: так поступать нехорошо. Тогда Джин, перечислив в молитве имена всех окрестных кошек, собак, коз, а также своих кукол и других игрушек, самой любимой из которых было старое, драное, грязное, скатанное в трубку стеганое одеяло, нареченное именем Риггли («червячок»), в самом конце сквозь зубы пробормотала: «Ладно, так и быть, Боже, благослови эту сволочь Димплса»..."

Глава 12

Встреча с Майкрофтом оставила после себя болезненный осадок. Тем не менее, мне не следовало вымещать свое расстройство на первой попавшейся на глаза стене. Я разбил до крови костяшки пальцев и настолько, что моя белая перчатка стала почти совсем красной. После чего я излил свою досаду в нескольких метких словах.
Я имел все основания сердиться, хотя, возможно, больше на себя, чем на брата. Я мог бы справиться с этой ситуацией и получше, сказал я себе. Я позволил загнать себя в угол и поставить себя перед выбором, не доставившим удовольствие ни одному из нас.
Говорить, что мы близки, было бы явной ложью, но я чувствовал некоторое успокоение, сознавая, что он был там, в клубе, последний бастион защиты в тревожные времена. То, что мы стали чужими друг другу из-за какого-то пустяка, было абсурдным.
И это еще, мягко говоря. Мы встретились друг с другом, как два непоколебимых противника и каждый упрямо отстаивал свою точку зрения. Теперь мы были чужими друг другу, и мне было суждено пополнить ряды тех, что прозябали в нищете, если только мне не удастся заработать на жизнь, распутывая те загадки, с которыми, как я надеялся, придут к моей двери какие-нибудь несчастные люди.
Но вся проблема может быть в том, что у меня может не оказаться этой самой двери, в которую они могли бы постучаться. Я сказал себе, что если такой день и наступит, я не пойду за помощью к брату. Уж скорее я кончу свои дни в сточной канаве, чем признаю, что он был прав.
Но уж, по крайней мере, на ближайшие несколько дней у меня будет еда и ночлег. Моя неуклюжесть с напитком Майкрофта будет принята во внимание и это будет использовано против меня. Я не сомневался, что меня ждет один-другой приятный вечер, когда я на карачках буду шлифовать дубовый паркет.
И тут ничего не поделаешь. Мне было отказано и в финансовой помощи брата и в доверии тех, кто тяжким трудом зарабатывал себе на жизнь. В первый раз я осознал, насколько ужасно мое положение. В один прекрасный день наступит время, когда я буду рад и такому месту, как это, буду рад чистить строптивых скакунов и есть протухшее мясо. В конце концов, нищим выбирать не приходится.
Не в силах вернуться к своим обязанностям, я ушел и направился в кухню. Огонь в очаге совсем почти потух под присмотром близнецов Сэлсбери, которые пытались извлечь из этой ужасной ситуации максимум пользы и намазывали маслом все ломти хлеба, какие только могли найти. Сейчас, когда мистер Уорбойс томился за решеткой, а его жена все еще рыдала у себя в комнате, уж если что и можно было сказать наверняка, так это то, что сегодня ужина не будет, даже такого, главным ингредиентом которого было бы волокнистая конина, купленная по дешевке на местной живодерне.
Я опустил руку в миску с теплой водой и попытался найти утешение, смакуя кусок хлеба, это была первая более или менее приличная еда, которую я пробовал с тех пор, как поступил на службу в Тэнкервилльский клуб. Но даже этот кусок хлеба вступил в заговор против меня – зубы заскрипели, наткнувшись на что-то твердое. И появилось ощущение, что во рту у меня что-то не так. Выплюнув в ладонь хлебный мякиш, я увидел, что там зловеще поблескивало что-то белое. Языком я быстро нащупал то, что осталось от сломанного верхнего коренного зуба.
Боли это не причиняло, но отнюдь не способствовало поднятию настроения. В это проклятое заведение я пришел в отличной физической форме. Уже через день у меня был сломан зуб, кровоточила рука и стерты колени. Я был полуголодным, получил ожог от майора и выговор от старшего брата. И вдобавок ко всему я начинал сомневаться в своем здравомыслии. Майкрофт, будь он неладен, был прав. Это место было явно не для меня.
Но , увы, я был слишком упрям по натуре. Ничто на свете не заставило бы меня бросить это дело. Майкрофт мог бросить бы мне в лицо сотню доводов против и пытаться остановить мое расследование, умалчивая о том, что было ему известно, но меня нельзя было разубедить. Я пойду своим собственным путем, даже если то, то останется от меня к воскресенью, сможет спокойно уместиться в почтовом конверте.
Близнецы Сэлсбери вновь ковыряли свои прыщи, и у меня свело внутренности при мысли о том, что я возможно только что проглотил, поэтому со своим сломанным зубом и саднящей рукой я отправился на свежий воздух. В дверях я столкнулся с главным стюардом. У него, как обычно, был вид человека , на уме у которого были какие-то неприятности, и он скорчил еще более недовольную гримасу, едва только увидел меня.
- Холмс, мне жаловались на вас.
- Замечательно, - резко сказал я. – Мне уже все равно.
За это я схлопотал пощечину. Если б я не был так удивлен, то в отместку ударил бы его со всей силы в спину. К счастью для нас обоих, у мистера Фрейзера был опыт обхождения с темпераментными подчиненными.
- Следите за своим языком, молодой человек! – сказал он. – Я бы сию же минуту вышвырнул вас на улицу , если б у нас была хоть одна лишняя пара рук. К счастью для вас этот джентльмен не захотел поднимать шум. Сказал, что это была случайность. Это правда?
Я про себя поблагодарил Майкрофта за такую предупредительность.
- Да, так оно и было.
- Хорошо. Постарайтесь, чтобы больше это не повторилось. С вас вычтут шиллинг. Отправляйтесь в конюшню и почистите коня майора Хэндимэна. Когда закончите, приступайте к своему ночному дежурству. Ну, чего вы ждете?
У меня был на это язвительный ответ, но я передумал. Перспективы оказаться нос к носу с Сатаной было достаточно, чтобы испортить чье угодно настроение. Я направился к конюшне и как раз отпирал стойло, когда на деревянную панель легла чья-то рука.
- На вашем месте я бы не открывал ее.
Кэмпбелл выступил вперед из тени, где он тихо курил. Табак был дешевым и с ужасным тлетворным запахом, словно был приготовлен из того, что соскоблили с подошв чьих-то ботинок, добавив туда к тому же грязные носки.
- Мистер Фрейзер велел мне почистить Сатану, - сказал я.
- А, ясно, но он в другом стойле, - сказал Кэмпбел, указывая куда-то позади себя. – А здесь он велел мне запереть собаку. Не хочу, чтобы она вырвалась.
- Ваша собака? Я не знал, что у вас есть домашний питомец.
Он усмехнулся, обнажив желтые зубы, к которым пристали остатки пищи.
- Никакой это не питомец, Холмс. Это мастиф, причем, не чистокровный; а помесь с волкодавом. Он чемпион, выигрывал все бои, в которых участвовал.
Когда вам кажется, что невозможно скатиться еще ниже этой бездны человеческой порочности, вы вдруг понимаете, что можно пасть еще более низко. На собачьи бои, наравне с травлей собаками быков, был наложен запрет более сорока лет назад. Те, кто верил, что лист бумаги и учредительный акт парламента, закрепленный законом, может положить конец самым гнусным видам так называемых развлечений, жестоко ошибались.
- Разве вы не боитесь, что вас поймают? – спросил я.
- Что, здесь в Тэнкервилле? Кто же расскажет? Члены клуба обожают травлю.
- Готов биться об заклад, - пробормотал я.
-Хотите сделать небольшую ставку, мистер Холмс? – спросил Кэмпбелл. – Я знаю, что вы игрок, а моя собака – это дело верное.
Уж чего бы я очень хотел, так это без промедления послать за полицией, которая бы его арестовала. Мне все более и боле омерзительным становилось терпеть присутствие этого человека. К сожалению, это было необходимо, по крайней мере, в ближайшие несколько дней. Уж потом пусть приходит Лестрейд и арестовывает всю эту компанию и даже закрывает клуб, мне все равно.
- У меня нет денег, - сказал я. – Кроме того, на вашем месте я бы был осторожнее. Я слышал, как инспектор полиции говорил, что за клубом продолжают вести наблюдение.
Лицо Кэмпбелла вмиг стало серьезным.
- В самом деле? Но зачем?
- Из-за улик против мистера Уорбойса. Думаю, он хотел арестовать того, кто поставлял ему это подозрительное мясо.
Кэмпбелл выругался, бросил наземь сигарету и потушил ее каблуком.
- Если там рядом полицейские, то на сегодня бой придется отменить. Мне следует послать Чарли записку, предупредить, чтоб он держался подальше. Спасибо за предупреждение, приятель. Я этого не забуду.
- Не сомневаюсь, - пробормотал я, наблюдая за тем, как он исчез в темноте. – И я тебе не приятель.
Я испытывал некоторое удовлетворение от сознания, что на сегодня отменил их ужасное представление. Но это приятное чувство тут же испарилось пред пугающей перспективой встречи со злобным жеребцом и его острыми зубами. Однако, я усвоил прошлый урок и крепко держал коня за уздечку, пока счищал с его боков пот и грязь.
Исходя из того, что я видел, можно было сказать, что на нем ездили не очень далеко. Грязь на ногах была явно городского происхождения, с обычным присутствием в ней экскрементов животных, песка и рыхлой земли из множества парков и площадей. К одному копыту пристали раздавленные остатки какого-то цветка, теперь его лепестки совершенно утратили свой цвет и форму. Еще там было нечто похожее на клочок капустного листа, хоть в этом отношении я доверился тому, что говорили мне глаза и не стал проверять их свидетельство на вкус, учитывая то, где находился этот лист.
Плюс еще к этому засохшие лохмотья моркови по обеим сторонам копыта, и я пришел к неизбежному выводу, что Хэндимэн был где-то вблизи фруктового, овощного и цветочного рынка в пределах города. Ближайший рынок был в Ковент Гардене, прибежище торговцев, продавцов спичек и женщин с дурной репутацией.
Майор мало походил на любителя свежих овощей, и еще меньше на ценителя женщин, что за несколько пенни продавали свою увядшую красоту. Я подозревал, что он лишь проезжал через рынок куда-то относительно недалеко, где его конь смог в свое удовольствие пожевать свой импровизированный обед, пока его хозяин занимался своими делами. Возможно, я и подозрителен по натуре, но я не мог не подумать о том, что поблизости была знаменитая Хаттон Гарден, улица ювелиров.
Так же, как и Грегсон, я слабо верил в совпадения. Мертвые огранщики брильянтов, имеющие отношение к Тэнкервилльскому клубу, с одной стороны, и один из его членов, посещающий торговцев бриллиантами , с другой – тут уже случайности дошли до предела. Над этим стоило поразмыслить, и лучше всего в тихой комнате и с трубкой в руке. К счастью, в моем распоряжении было и то и другое.
Я закончил свою работу в конюшне, взял из своей комнаты трубку и табак и устроился как можно удобнее в комнатке, предназначенной для дежурного стюарда. Небольшая жаровня обогревала ее, не давая проникнуть внутрь холоду, и я расположился в заплатанном кресле на все свое долгое дежурство, откуда меня лишь порой призывали, когда в том возникала надобность у тех членов клуба, что остались здесь на ночь. Когда на часах пробило первый час ночи, я, наконец, смог остаться наедине с самим собой и тишиной, которая была мне необходима, чтобы поразмыслить над делом.
Хардинг был тем ключом, что связывал вместе разрозненные нити этой загадки. Но мне нужно было вернуться еще дальше назад, ибо это дело началось задолго до того, как он вышел на сцену. Джон Соммерс, незадачливый музыкант, который нашел способ заработать деньги и умер в то же время, когда был украден знаменитый алмаз. Через полгода умирает якобы бедный огранщик алмазов из Саутворка, оставив жестянку с деньгами и записку, которая указывала на кого-то в Тэнкервилльском клубе. Если майор Хэндимэн, как я подозревал, посещал торговцев алмазами, то это будет подтверждено или опровергнуто бдительным Уиггинсом и шайкой его братьев.
Если убрать все лишние подробности гибели этих несчастных, то становится ясно, что под всем этим таилась обыкновенная кража. Ия был уверен, что тут был замешан майор Хэндимэн. Я не забыл тот звук, что издал брошенный им на игорный стол кошель – в нем явно было нечто большее, нежели монеты.
Придя к такому выводу, я легко мог представить, что у Хэндимэна были бедные лакеи, вроде Соммерса, что похищали драгоценные камни, а он потом вручал их бесчестным резчикам алмазов, которые не задавали лишних вопросов и держали рот на замке, когда речь шла о повторной огранке алмаза. Когда первоначальный вид камня был изменен, кто бы мог сказать, откуда он взялся?
Единственным слабым местом в этом плане было то, что в него были вовлечены и другие люди. Соммерс говорил о «легком заработке»; возможно, он хотел выступить в качестве шантажиста? Если это так, то за это он и был убит.
Феншоу, возможно, также имел наглость рассчитывать на большее, но насчет него мне в голову пришла другая мысль. Его отец сделал огранку рубина «Маркиз» для короля Богемии. Что если через полгода после того, как он был украден, и полицейское расследование заглохло, Хэндимэн привез Фэншоу тот самый камень, который прославил его отца? Возможно, он упирался, не желая разрушить произведение своего родителя? У каждого есть свой предел, и я спрашивал себя, какие ужасные удары судьбы заставили Фэншоу узнать предел того, что он мог вынести.
Оставался только Хардинг. Все поступки этого человека указывали на его желание добиться справедливости в отношении своего зятя: проглядывание газет на предмет похожих преступлений, заключение союза с Финсбери и подкуп привратника, чтобы получить работу в Тэнкервилле. Зачем тогда он пошел к майору Прендергасту и потребовал у него денег? Это никак не вязалось с тем, что мне было известно об этом человеке. Я бы руку дал на отсечение, что он не был шантажистом; следовательно, ему для чего-то нужны были деньги.
Но уж в чем я был уверен, так это в том, что он, в самом деле, располагал информацией о темных делах, творящихся в клубе. Если рассуждать с точки зрения преступника, то что ему делать с похищенными драгоценностями? К услугам Хэндимэна были те, кто похитили для него алмаз и те, кто придал ему новую форму. Теперь ему нужен был лишь покупатель.
Это было столь разительно очевидно, что я удивился, что не понял этого раньше. Он открыто вел свои дела за карточным столом. Члены Тэнкервилльского клуба имели обыкновение закрывать глаза на вещи подобного рода - от измывательств над слугами до запрещенных законом собачьих боев. И к чему им задавать вопросы, почему Хэндимэн , делая ставку, поставил на кон не деньги, а нечто иное? Я мысленно вернулся к тем двум гостям клуба, игравшим с Хэндимэном. Одному из них достался кошель с брильянтами, а другой расплачивался за полученные нечестным образом барыши, проигрывая один кон за другим.
Смелость этого человека вызывала невольное восхищение. Для неискушенного наблюдателя он был просто удачливым игроком. У Прендергаста был более наметанный глаз, чем у остальных, хотя он и не смог понять, в чем дело. Он заметил, что что-то не так, и Хэндимэн впал в ярость. Не удивительно, что изобразили все так, будто бы это Прендергаст был шулером. Он был изгнан из клуба и Хэндимэн мог совершенно беспрепятственно продолжать в том же духе.
Должно быть, как раз об этом и узнал Хардинг. Чтоб сделать те выводы, к которым я пришел столь быстро, у него ушло два месяца. Не то, чтобы у меня были к нему какие-то претензии; у меня было перед ним преимущество, так как мне сразу было указано верное направление, тогда как ему почти не от чего было отталкиваться. Это не имело значения, ибо оба мы пришли к одному и тому же заключению. И вот как раз тут наши пути расходились. Хардинг был убит за то, что ему было слишком многое известно. Я был намерен дожить до того дня, когда Хэндимэн пойдет на виселицу за все свои преступления.
Но прежде я должен был доказать его виновность хоть в одном из них. А у меня были лишь одни догадки и подозрения. Показания Финсбери помогут нашему делу – и я очень надеялся, что в этот момент он изливает душу Лестрейду – но у нас все еще не было конкретных доказательств. Хороший адвокат разобьет Финсбери в пух и прах. Крики, что он слышал, мог издавать кто угодно. Что доказывало, что Хардинг был убит в этом доме?
В то время, когда я размышлял над этим делом, мне в голову пришло, что у меня под рукой находится средство, идеально подходящее для данной задачи. И это средство, влажный черный нос, являвшийся частью тощего тела шаловливого щенка, было самым лучшим. Тоби доказал, на что способен, проследив источник происхождения контрабандного мяса, приобретенного мистером Уорбойсом. Я был абсолютно уверен в том, что он сможет найти то место, где его прежний хозяин встретил свой конец.
Поднявшись наверх, я обнаружил в своей комнате незваную гостью. Эмили Раш подняла на меня свои большие печальные глаза, невольно напомнив мне Тоби, и поспешно поднялась с моей кровати.
- Мистер Холмс, вы сказали, что не будете возражать, если я буду кормить этого малыша, - сказала она извиняющимся тоном.
После того, как мы заключили это соглашение, произошло столько событий, что это совсем вылетело у меня из головы. Тоби радостно поглощал остатки цыпленка, что принесла наша гостья, оставляя при этом на полу сальные следы.
- Если вы хотите, чтоб я ушла…
- Нет, - сказал я. – Пожалуйста, останьтесь, мисс Раш. Хотя мне нужна помощь Тоби.
Я подошел к шкафу и вытащил нижнюю рубашку, оставшуюся там после Хардинга. Я понюхал ее, и сморщившись, пришел к выводу, что этого запаха грязного белья для Тоби будет вполне достаточно, чтобы взять след. Повернувшись, я увидел, что мисс Раш как-то странно смотрит на меня.
- Это нужно отдать в стирку, сэр? – спросила она.
- Нет, это вещь мистера Хардинга.
- Я знаю. Я видела ее на нем… - Она умолкла, осознав, что только что сказала. – О, я хочу сказать…
- Я знаю, что вы хотите сказать, мисс Раш, - мягко сказал я.
- Нет, мистер Холмс. Я же говорила вам. Он был не такой. Он сказал, что нам нужно подождать. Мы только разговаривали и… лишь слегка обнимались.
- Он обещал жениться на вас?
Она опустила глаза и начала теребить концы своего передника.
- Да. Мы были помолвлены, хотя он и не мог купить колец. – По ее щеке скатилась слеза. – Он сказал, что хочет увезти меня из этого места. Меня и мою младшую сестру, Алису. Она больна.
- Что с ней?
- У нее сильный кашель.
Я кивнул, хорошо зная, о чем она говорит. Чахотка, еще более обостренная из-за тех сырых и грязных жилищ, где обитали бедняки этого города. Теперь я знал, почему Хардинг потребовал денег у майора Прендергаста. Пятьдесят фунтов – незначительная сумма для игрока, который за один вечер может проиграть вдвое больше этого, но она была всем для человека, который задумал изменить этот мир к лучшему. Судя по всему, Майкл Хардинг был добрым человеком, что было большой редкостью в этом беспокойном мире.
- А ваша мать? Что бы она сказала на то, что вы хотите оставить работу в прачечной?
Мисс Раш покачала головой.
- Она уже пять лет, как скончалась, мистер Холмс. Я работаю прачкой. Я не могу позволить себе мыла, поэтому использую…
- Да, я знаю, - сказал я, вспомнив о горшке с мочой на кухне.
- Майкл, то есть, мистер Хардинг, сказал, что такой смышленой девушке, как я, следует работать в магазине, вместо того, чтоб весь день держать руки в холодной моче.
- Он был прав.
Опустившись на кровать, она горько зарыдала.
- Я не знаю, что мне теперь делать. Алисе нужны лекарства, а у меня нет денег. Без лечения ей станет хуже, а я не знаю, что буду делать, если потеряю ее. Она - все, что у меня есть.
У меня сложилось впечатление, что заняв должность Хардинга в клубе, ко мне перешла не только его комната, но нечто гораздо большее. Я словно унаследовал его друзей, его заботы, его проблемы и его благие намерения. Я почти физически ощущал его зловещую тень, стоящую у меня за спиной и требующую, чтоб я поступил по справедливости.
Я начал рыться в кармане. У меня оставались последние деньги из тех, что одолжил мне Лестрейд, фунтовая банкнота и несколько пенни. Мой брат говорил, что там, где речь идет о деньгах, я совершенно безответственен, но даже он бы не смог возразить, что это благое дело.
Я протянул девушке банкноту.
- Вот. Я хочу, чтобы вы взяли эти деньги.
Она подняла голову, утерев нос тыльной стороной ладони и громко всхлипнув.
- И что я должна за это сделать?
От этих слов меня охватило негодование.
- Ничего. Это ваши деньги. Купите лекарства для вашей сестры.
Она выглядела растерянной.
- Это правда? Я не хочу, чтоб меня обвинили в том, что я их украла.
- Вам не нужно об этом беспокоиться. – Я подхватил Тоби на руки. – Доброй ночи, мисс Раш.
Я оставил ее там, горя желанием оказаться подальше от всех этих несчастий, которые, казалось, обрушивались на меня со всех сторон. Уж не знаю, что такого было в этом ужасном доме, но я чувствовал, что оно подрывает мою волю и разрушает саму мою личность. Я забывал, как можно с головой уйти в исследование, обедать в ресторане, где от еды у вас не сломаются зубы, иметь свою комнату, в которую не ворвутся непрошенные гости. В отчаянии я сорвал с себя очки и взъерошил волосы. Мне нужно было стать самим собой, хоть ненадолго.
Опустив Тоби на пол, я сунул ему под нос рубашку. Он обнюхал ее и засопел, поскуливая, видимо, запах рубашки напомнил ему о человеке, который ее носил. Я убрал ее, и пес приник носом к полу. И тут же сорвался с места, с энтузиазмом замахав хвостом, словно корабельным флагштоком.
Комнаты членов клуба он оставил без внимания, за исключением Зала трофеев, где ненадолго задержался над кровавым пятном в том месте, где лежало тело Хардинга. Потом Тоби двинулся вперед, ища место, где запах был сильнее. Я последовал за ним вниз, в гимнастический зал, где он долго принюхивался к одному месту на паркете. Затем лег, склонил голову на лапы и обратил ко мне печальный взгляд своих глаз цвета шоколада.
Я опустился на колени и тщательно исследовал доски паркета. Они казались совершенно чистыми, благодаря частично и моим собственным усилиям предыдущей ночью. Однако нос Тоби распознал, что было не под силу мне, он уловил запах смерти, впитавшийся в эти доски. У него был отличный нюх и он великолепно справился со своей задачей, но подобное свидетельство вряд ли сможет удовлетворить суд присяжных.
Я одобрительно похлопал его по лапе.
- Ты отлично все сделал, мальчик. – Он исторг тягостный вздох. – Мы добьемся справедливости, - пообещал я. - Хардинг будет отомщен.
Тут у нас за спиной скрипнул паркет, и, обернувшись, я увидел мисс Раш, неуверенно приближавшуюся к нам. Она последовала за нами, хоть я и представить не могу зачем, и ее присутствие вновь пробудило во мне подозрение. Когда она приблизилась, я поднялся на ноги и вопросительно посмотрел на ее смущенное лицо.
- Что вы делаете, мистер Холмс?
Я решил, что бессмысленно заставлять ее и дальше пребывать в неизвестности.
- Кое-что ищу.
- Нашли? – спросила она.
Я покачал головой. Совершив свое черное дело, убийцы тщательно замели следы.
- А почему вы здесь, мисс Раш? – спросил я.
Она заставила себя улыбнуться.
- Вы не дали мне возможности поблагодарить вас там, наверху. Я имею в виду, за вашу щедрость. Ни один мужчина никогда ничего не давал мне, ничего не требуя взамен.
- Не все мужчины такие.
- Я знаю, - проговорила она. – Вы, как Майкл. Он тоже никогда ничего не просил. Вы… напомнили мне его.
К моему удивлению, она взяла меня за руку.
- Мисс Раш, - запротестовал я, пытаясь высвободить руку.
- Эмили. Пожалуйста, зовите меня Эмили.
Она пристально посмотрела на меня, лицо ее вспыхнуло, ее простодушные глаза засияли и широко распахнулись. Я вдруг смущенно осознал, как близко она стоит, почувствовал ее теплое дыхание и прикосновение руки, что внезапно легла мне на грудь.
- Я не Майкл Хардинг, - мягко сказал я.
Она кивнула.
- Я знаю, мистер Холмс, но когда я с вами, я чувствую себя такой защищенной… Вы заставляете меня забыть, кто я. Вы относитесь ко мне не как к бедной прачке. С вами я словно герцогиня какая…
Всю жизнь нам случается слышать комплименты и похвалу, лишь некоторые из них запоминаются, да и то на секунду. Но слова, что в ту ночь сказала мне мисс Раш, сохранились в моей памяти надолго. Полагаю, что та искренность, с которой она произнесла их, вызвала во мне ответное желание протянуть руку и мягко стереть с ее лица слезы. Он заулыбалась, на ее щеках появились ямочки, а печальные глаза потеплели.
- Знаете, - застенчиво сказала она, - без этих очков вы выглядите совсем иначе.
- Я совсем не тот, за кого вы меня принимаете, - сказал я.
- Вы не Генри Холмс?
- Не совсем.
Это признание не оттолкнуло ее. Она приняла его, как данность, и казалась скорее заинтригованной, нежели негодующей.
- Кто же вы тогда?
Я так и не успел сказать ей это, ибо неожиданно услышал, как что-то царапнуло по полированным доскам паркета, и раздался стук захлопнувшейся двери. Обернувшись, я увидел, что мы уже не одни. У двери стоял огромный желтовато-коричневый пес, он настороженно оглядывался и принюхивался. Если у меня и были какие-то сомнения, что это пес Кэмпбелла, то стоило лишь взглянуть на потрепанную, исцарапанную намордником морду и покрытое свежими шрамами и залысинами тело этого зверя.
Он медленно перевел на нас взгляд своих налитых кровью глаз, и из его пасти вырвалось грозное рычание. Потом он двинулся на нас.

Я вернулась! Всем большое спасибо за поддержку!

Хочу сказать, что буду продолжать выкладывать переводы фиков и исследований, и постараюсь, чтоб это были интересные вещи, и решила, что перевод "Тэнкервилльского леопарда" все же закончу, хоть он и не пользуется большой популярностью. А из прочих его продолжений, возможно, тогда поделюсь лишь отрывками, если такой стиль кажется не очень интересным.

А пока хочу поделиться следующим.
Этот пост я нашла сегодня на все том же тумблере. С этим автором прежде не сталкивалась) Показалось, что довольно сложный язык, но попробую все же перевести.
Пишу сейчас, уже переведя больше половины, язык ну, просто очень странный, вывернутый какой-то. Так что извиняюсь за возможную неуклюжесть. Но еще сейчас чувствую большую ответственность, потому что похоже здесь речь идет о небольшом кусочке из неопубликованного рассказа о Холмсе. Причем надо сказать, что слова Дойля переводить было в разы легче, чем слова автора поста. Порой не совсем было понятно, о чем хочет сказать автор, но кусок из неизвестной части Канона...

"Холмс говорил Уотсону: Вы видите, но вы не наблюдаете. Ведь Уотсон не знал, сколько ступенек ведет на второй этаж, в их комнаты. Холмс знал. Ему доставляли радость те мелочи, что упускали из виду Уотсон и сам Дойль (в его обыденной жизни). Холмс отмечал следующее, что потом быстро набросал в своей старой записной книжке Дойль:

"Рукава, колени, мозоли на указательном и большом пальце - все это может многое рассказать нам, но невероятно, чтобы все это взятое вместе, не смогло прояснить дело для наблюдательного человека".

Если и верно, что сам Дойль не был наблюдательным, то этот факт показывает, насколько он был гениален, изображая наблюдательность Холмса. Ибо гениально было не просто придумать образ, которому было суждено стать фигурой мирового масштаба, но и создать его во всей полноте,сделать живым, подобно тому как Сервантес создал Дон Кихота, а Дюма - мушкетеров.
Из книги Хескета Пирсона о Дойле я узнал нечто, что подтверждает это. В то время как современные и очень талантливые писатели детективов придумывают для своих великих сыщиков какие-то своеобразные черты характера, порой немного комические, или делают их весьма остроумными, Дойль, родоначальник жанра, говорил нам немного, но это немногое, казалось проистекает от того, насколько безгранично он знает Холмса. Мистер Пирсон приводит цитату из одного неопубликованного рассказа, который лишний раз подтверждает эту гипотезу.

"Одной из своеобразных способностей Холмса было умение засыпать , повинуясь собственной воле. К сожалению, он с тем же успехом мог и противиться своей потребности в сне, и мне очень часто приходилось увещевать его, говоря о том, какой вред он наносит себе, когда поглощенный распутыванием очередной сложной задачи, по нескольку дней и ночей подряд совсем не смыкает глаз.
Он приглушил свет ламп, откинулся назад, и не прошло и двух минут, как по его ровному дыханию я понял, что мой друг крепко спит. Не обладая столь завидной способностью, я некоторое время лежал, покачиваясь в такт нашему экспрессу, мчавшемуся вперед во мраке ночи. Время от времени, когда мы проносились мимо ярко освещенных станций, я на долю секунды видел перед собой уютно свернувшегося в углу Холмса, который спал склонив голову на грудь."

Видите эту сцену? Ворчливое сетование Уотсона на сильную волю Холмса? В чем же секрет его преданности?
Все в этом описании, таком простом, таком свободном от витиеватых измышлений. Создав Холмса, Дойль уже не мог свернуть с этого пути. Что до нас, его читателей, то Холмса для нас никогда не будет слишком много.

Frank Swinnerton, “Sherlock Holmes - World Figure”, John O’London’s, February 19, 1954.